Кадр из фильма "Пентагон"
И они провели прекрасный внутренний поиск и познакомили нас с героиней, Леной. Которая, собственно, жила в маленьком городе. Она стала оператором службы поддержки, и ее жизнь действительно изменилась к лучшему. И мы приехали туда и познакомились с Леной. А Лена нас просто повела туда, где она раньше жила, до того как стать оператором службы поддержки. И мы оказались вот в этом здании.
Я человек, который, честно говоря, не первый год в профессии и всякое видал, но даже я был поражен тем, в каких условиях живут люди. Я увидел, что там есть определенный процент людей, которые пьют, но это минимальный процент. Большинство людей там – просто обычные люди, которые выживают, пытаются как-то выжить в этих условиях. Дети, семьи и так далее.
Я человек, который не первый год в профессии и всякое видал, но даже я был поражен тем, в каких условиях живут люди
Это меня прямо как-то глубоко задело. Я встречал регулярно в течение своей профессиональной репортерской деятельности такие вот дома, бараки. Я знаю, что такие есть в каждом городе. Просто здесь меня еще поразили эти интерьеры. Там действительно можно какой-то фильм ужасов снимать. И тогда же мы познакомились с героиней. То есть Лена пришла туда, и мы тут же встретили Наташу, которая станет потом героиней этого фильма. Я увидел в ней потенциал героя, мне она понравилась.
И у меня отложилось где-то на подкорке, что надо рассказать про этих людей, про самых бедных россиян, которых, на самом деле, по самым консервативным официальным оценкам Росстата, больше 20 миллионов. Мне показалось, что это очень важно, потому что они находятся вне какого-то медийного фокуса. Их нет, естественно, на государственном телевидении. В оппозиционные медиа они тоже не особо попадают. И мы не очень представляем вообще, чем живут эти люди, кто они, что у них голове и как они сводят концы с концами. А когда началась война, я увидел, что именно этот слой населения стал основой, базой для мобилизации, для пушечного мяса. Мне показалось, что это сделало тему еще актуальнее.
Это такое болотце, где люди заняты исключительно своим выживанием и каким-то приспосабливанием к этой реальности
Наверное, так и пришла эта идея рассказать историю об этих людях. Поскольку это такое, в общем-то, болотце, где люди заняты исключительно своим выживанием и каким-то приспосабливанием к этой реальности, то просто приехать и снять фильм – я понимал, что так не получится. Туда нужно поехать, провести там какое-то длительное время. Поэтому я понимал, что это будет что-то на грани реалити и документалистики.
Эта форма возникла неслучайно. Поскольку я не имею сейчас возможности снимать в России (я считаю, что для меня это может плохо кончиться), приходится работать таким извращенным методом – "репортер на удаленке". То есть я нашел команду, нашел оператора, с которым я буду это делать. Его зовут Саша, фамилию он, как и большинство участников команды, предпочитает не афишировать. Он туда поехал и провел там в общей сложности не знаю сколько. Это было несколько поездок – по 10 дней, по две недели – с октября по январь. Потом произошла смена команды, потому что это было очень тяжело – погружаться в эту жизнь и пытаться расположить к себе этих людей.
Кадр из фильма "Пентагон"
Это несмотря на то, что Наташа пыталась нам как-то помочь, она была на нашей стороне. Мы с ней быстро договорились, и она согласилась участвовать. Но в целом было постоянное сопротивление среды. Мы каждый вечер с ним по часу разговаривали, это были такие сеансы психотерапии. Но все-таки к январю, после празднования Нового года в "Пентагоне", Саша выгорел и попросил, чтобы мы его сняли с проекта. Он его досрочно покинул. Тогда мне пришлось искать новую команду. Так появились две девушки, которые туда поехали, – оператор и журналистка. И в последней серии, вы увидите, появляются новые закадровые герои, новая команда: вместо привычного Саши там уже девчата, с которыми наши герои взаимодействуют.
Это был процесс, который длился полгода, в результате чего я получил 150 часов исходников
В общем, были какие-то постоянные сложности, которые накапливались. Какие-то герои вдруг отказались сниматься. Это был процесс, который длился полгода, в результате чего я получил 150 часов исходников. У меня еще никогда не было такого количества материала, который нужно было каким-то образом обработать. И я немножко не рассчитал силы: я думал, что сделаю этот проект к концу весны, но все оказалось гораздо дольше и сложнее, потому что, поверьте, 150 часов – это до фига.
В общем, получился сериал. Я ужимал, ужимал, ужимал, но дальше я просто почувствовал, что это уже настолько плотный материал, что жалко выбрасывать какие-то вещи, потому что они о чем-то очень существенном говорят. Так что пришлось все это переформатировать и делать сериал. У меня, действительно, как у советских инженеров: за что ни возьмешься – получается "Калашников". А у меня опять получился документальный сериал. Надеюсь, что он все равно вышел интересным.
Кадр из фильма "Пентагон"
– Расскажи, пожалуйста, про твой творческий метод. Зрители увидят, что некоторые герои очень активно не хотят, чтобы их снимали, и просят их не снимать. А потом члены съемочной группы пытаются активно участвовать в судьбе этих героев и судьбе дома. Ты можешь чуть-чуть объяснить именно про жанр этого сериала, потому что это ведь не чисто документальное кино?
– Да я сам не знаю, что это за жанр у меня. Я уже рассказал, как я понял, что это будет что-то из реалити и документалистики. И учитывая то, что это будет протяженный проект, с погружением, я понимал, что мы должны иметь какой-то план, куда мы будем двигать эту историю. И план мой был в том, что у нас есть Наташа, которая согласилась в этом участвовать, и она такой центр притяжения в этом доме. Она самый активный человек, и мы с ней на берегу договорились, что она будет пытаться добиваться от местной администрации каких-то улучшений. Весь этот план действий у нас был расписан пошагово. Но, конечно же, все пошло не по плану, и очень быстро оказалось, что никто из них не готов к тому, чтобы качать права и входить в какой-то конфликт с администрацией. Им всем очень страшно. И дальше мы уже ориентировались по ситуации. То есть план – это прекрасно, но с ним пришлось очень быстро попрощаться.
Никто из них не готов к тому, чтобы качать права и входить в какой-то конфликт с администрацией. Им всем очень страшно
Это жизнь – мы можем выстраивать какие-то схемы, но дальше все идет по своим законам. Тут, наверное, сработало то, что я, как и многие зрители этого фильма, не очень представлял, чем живут эти люди, как вообще они устроены, как взаимодействуют с реальностью. Я сильно недооценил их страх перед системой. Я бы не хотел давать какие-то спойлеры, потому что это тоже часть сюжета, как мне кажется, существенная и важная. И вот это я не предусмотрел, легкомысленно думая, что сейчас мы приедем – и начнется какое-то взаимодействие с администрацией, мы будем пытаться этих людей подталкивать к каким-то действиям. Было достаточно наивно полагать, что это возможно. Мне кажется, это очень важный инсайт, который ты получаешь, посмотрев этот фильм. Он объясняет очень многое про нашу страну, про людей. Когда тут, за границей, нас спрашивают иностранцы: "Почему же вы не вышли протестовать?" – посмотрите этот фильм, может быть, вам что-то станет яснее.
– Тоже не хотела давать никаких спойлеров, пусть наши зрители все увидят сами, но ты уже сказал, что очень быстро у людей появился страх. И в течение четырех серий этот страх перед съемочной группой и возможными последствиями ощутимо нарастает. Не переживаешь ли ты из-за того, что хотя жители этого дома и не пошли на какой-то конфликт, твое кино все равно может им навредить?
Эти люди брошены и растоптаны системой. Ничего хорошего от государства они никогда не видели
– Конечно, переживаю. Это мой главный страх сейчас: что эта спятившая с ума система, иногда уже переплюнувшая в зверствах сталинскую, способна на все. Я утешаю себя тем, что все-таки лежачих не бьют, а эти люди в супер-уязвимом положении. Они брошены и растоптаны системой. Ничего хорошего от государства они никогда не видели. Мне кажется, что это будет уж совсем зверство – взять и еще за что-то им отомстить. За то, что они решили сняться в документальном фильме.
Кадр из фильма "Пентагон"
Если это, не дай бог, произойдет, значит, будем как-то пытаться им помочь всем миром. Я думаю об этом. Каким-то образом помогают, прости господи, политзаключенным, так, может быть, и мы будем собирать деньги на то, чтобы переселить их куда-то. Я очень надеюсь, что до этого не дойдет. А может, даже наоборот: им наконец-то помогут, и государство сделает то, что оно уже давно должно сделать по закону – отремонтирует их дом, починит им канализацию, приведет его в состояние, когда он не будет выглядеть, как какой-то кошмарный сон.
В таких нечеловеческих условиях человек не должен жить. Дом, который находится на балансе местной администрации, – это ее ответственность. Прямая обязанность государства – обеспечить людям человеческие условия существования. Может быть, это вдруг произойдет после нашего фильма. Я, конечно, тешу себя этой надеждой.
– Очевидно, что в кино есть вопросы личной ответственности и государственной ответственности. Обвиняешь ли ты своих героев и ставишь ли ты, как автор, им в укор тот страх, который у них есть? Или это не их вина?
Я не имею морального права этих людей обвинять, потому что я никогда не жил в этих условиях
– Это очень хороший вопрос, который, наверное, возникает при просмотре фильма. И это очень сложный вопрос: где курица, а где яйцо. Наверное, у меня нет однозначного ответа. Я, безусловно, не имею морального права этих людей обвинять, потому что я никогда не жил в этих условиях. Я не родился в этих условиях. Если бы я родился в этих условиях и из них бы выбрался, может быть, тогда я имел бы моральное право говорить: "Ну что же вы? За мной, вперед! Ну-ка, напрягитесь и получите образование, сделайте карьеру, почитайте классные книжки".
Но я рос, по сравнению с этими людьми, в очень привилегированных условиях. Я не имею вообще никакого права этих людей в чем-то укорять. Поэтому мы просто документируем, показываем эту выученную беспомощность, когда люди не верят в то, что какие-то изменения возможны. Они просто, как говорит один из наших героев, приспосабливаются. Есть ли в этом вина государства – на этот вопрос я могу ответить однозначно. Да, конечно, вся вина, вообще-то, на государстве, которое обязано предоставить по крайней мере какие-то минимальные стартовые возможности для этих людей.
Люди просто не знают, будут ли у них завтра деньги на "дошик", детей хотя бы во что-то одеть
Средняя зарплата в Новоузенске – 15 тысяч рублей. Те, кто давно в России не живут, чтобы вы понимали – это 150 евро. Люди просто не знают, будут ли у них завтра деньги на "дошик" (лапша быстрого приготовления "Доширак" – НВ), детей хотя бы во что-то одеть. Там люди в тазике моются зимой. Какие вообще могут быть претензии к тому, что они недостаточно граждански осознанные, что не думают о ценностях демократии, свободы слова, не борются с режимом? Им бы просто выжить. Это совершенно другой горизонт – они видят только сегодня и завтра, но если ты будешь смотреть далеко, ты просто на месте ляжешь.
Кадр из фильма "Пентагон"
К сожалению, они на самом деле не правы. На самом деле, и у нас есть героиня, которая этот пример демонстрирует: ты можешь выбраться из этого, если очень захочешь. Но сделать это крайне сложно. А то, что государство их держит в этом скотском состоянии, как держит десятки миллионов людей, – это подлость и преступление. Сейчас я понимаю, уже после того, как началась война, и мы увидели, как они распечатали кубышку, и вдруг у них нашлись деньги на то, чтобы платить сотни тысяч рублей людям, идущим на войну. Эти миллионы рублей гробовых, эти триллионы, которые пошли сейчас на оборонку, – все у них было. Они сидели на этом, как мышь на крупе, и не делились с народом.
У нас есть героиня, которая этот пример демонстрирует: ты можешь выбраться из этого, если очень захочешь
Помните, когда у Навального была предвыборная кампания, они написали экономическую программу с Гуриевым, где было сказано, что МРОТ – минимальную зарплату – можно поднять до 25 тысяч рублей. И все говорили: "Да это популизм, нет у нас таких денег". Конечно, они были. И обеспечить достойное существование людям можно было уже тогда. Вместо этого этих людей ограбили, обворовали и швырнули сейчас умирать в Украину.
Претензии к государству у меня огромные, я считаю, что это преступление против народа. Это была совершенно сознательная политика – держать людей в скотском состоянии, потому что так ими очень удобно манипулировать. Они безответны и беспомощны. Наверное, это главный statement, который я хотел бы, чтобы люди считали, посмотрев этот фильм.
Кадр из фильма "Пентагон"
– Отдельно после первой серии я записала себе в блокнот вопрос: почему в проекте так мало войны? И в следующих сериях она пришла. Я хотела спросить, как ты вообще планировал вводить тему войны в эту историю, и насколько здесь опять совпали или не совпали твои ожидания с тем, как люди себя вели.
– Мне кажется, сейчас невозможно, странно и неправильно снимать что-то в России, не затрагивая тему войны. Поэтому, когда я подбирал здание, чтобы снимать этот фильм, у нас был поиск, и были и другие [здания]. Я не был уверен в том, что это тот самый вариант, который нужен, поэтому мы искали еще какие-то дома, где люди живут в подобных условиях.
В "Пентагоне" к тому моменту, когда мы начинали съемку, уже мобилизовали двух парней
И тут плюсом было то, что именно в "Пентагоне" к тому моменту, когда мы начинали съемку, уже мобилизовали двух парней. А потом там уже и "двухсотые" пошли. В общем, я почувствовал, что там эта тема есть. И это, конечно, тоже очень показательно, что к этим людям война подобралась так близко. Именно они ее и чувствуют, а не Москва, которая тусит и как бы ничего не замечает. А здесь ее уже очень даже заметили. Эта тема возникла очень естественно и очень быстро.
Были ли какие-то несоответствия моим ожиданиям? Я бы сказал, да. Потому что я обнаружил, что никакого консенсуса по поводу войны у наших героев нет. И никакой поддержки и энтузиазма, прямо скажем, нет и в помине. Это интересный момент для социологии и вообще для понимания того, хотят ли русские войны.
– Мне показалось, что это очень важная часть фильма, потому что все постоянно спрашивают, что на самом деле люди в России думают про войну. И мы получили здесь – понятно, что это очень узкая выборка, это не может стать настоящим социологическим исследованием – такое запутанное отношение к войне, которое оказалось очень интересным.
Они несчастливы, совершенно несчастливы от этой войны
– Очень, очень. Это для меня было, на самом деле, сюрпризом. Я уже несколько раз про этих людей говорил: они выживальщики. У них ценности выживания, которые не предполагают осмысления того, что происходит в политике, в обществе. Тем не менее они вполне себе рефлексируют на эту тему и приходят к выводам, которые не очень бы порадовали наше руководство. Мне кажется, это действительно очень важно понимать. При том, что они совершенно не готовы к какому-то действию, как мне кажется – может быть, я ошибаюсь – но они несчастливы, совершенно несчастливы от этой войны.
Хотя при этом у нас есть и другие герои, которые идут на войну. Есть доброволец. Но тут мы понимаем, что за этим стоят исключительно экономические резоны. Человек говорит, что или надо за 15 тысяч горбатиться, или ты едешь [на фронт]. Да, ты рискуешь жизнью, рискуешь всем, но зато потом можешь взять ипотеку и купить себе или любимой женщине квартиру. Это серьезный резон для этих людей, что мы тоже, мне кажется, показываем.
Кадр из фильма "Пентагон"
– А что ты скажешь про их отношение к Владимиру Путину?
– Оно такое же неоднозначное, как и все остальное. Знаете, на самом деле, что мы тут видим? Мы видим – ненавижу это выражение, потому что это какой-то АПшный совершенно нарратив, – "глубинный народ". Мы видим народ, который мы плохо понимаем и знаем, но при этом видим, как он покорно идет убивать украинцев. Мы видим, что там все очень разное. В этом же народе есть люди, которые говорят: "Чувак, ты не за Россию едешь воевать, а за Путина. Нам эта война на фиг не нужна".
В этом же народе есть люди, которые говорят: "Чувак, ты не за Россию едешь воевать, а за Путина"
И ничем эти люди, которые находятся на социальном дне, не отличаются от тех россиян, кто в элитах или в образованных кругах, где абсолютно такое же разнообразие мнений. Полное отсутствие консенсуса относительно чего бы то ни было. Абсолютно раздробленное общество, в котором не превалируют какие-либо идеи. Это интересный момент: люди, которые, казалось бы, должны быть оболванены пропагандой, потому что телевизор работает почти у всех, а другие развлечения не очень доступны – тем не менее я не увидел там никакой особой лояльности к власти. Есть и такие, и сякие, но в целом так нельзя сказать. И то же самое по отношению к войне. Может быть, это дает какой-то проблеск надежды.
– Я только собиралась об этом спросить: дает ли это какую-то надежду?
– Честно говоря, сейчас я не вижу много лучиков этой надежды в России и ее будущем. Но если пытаться что-то такое разглядеть, то тут это можно заметить.
